Эдвард смотрел на новообращенную пристально, с лёгким прищуром, весь напряжённый, ожидая всего, чего только можно было ожидать. Как она сейчас поступит? Что сделает? Вампир вспоминал себя, в тот далёкий первый день, когда очнулся живым мертвецом. Хаос в голове, медленно приходящее осознание, ненависть к своему создателю, ненависть к себе... Он тогда чуть не сбежал к чёртовой матери на улицу, что могло трагически закончится для неспешно проходящих мимо дома Карлайла людей. Но ему, Эдварду, было тогда не до запаха человеченки, он первое время даже не ощущал голода, как такового. Даже не смотря на смену сущности, приоритеты его оставались прежними, к тому же, он был всего-лишь подростком и разум его оставался разумом подростка. С другой стороны, хотя Эдвард и понимал, почему лично он оказался относительно безопасным в свои первые дни, он не мог принять безрассудство, с каким Карлайл сделал то, что сделал. Да, теперь он уже знал, что отец очень долго шёл к этому, что его терзали сомнения и обращение семнадцатилетнего мальчика явилось результатом длительных размышлений. Но всё-таки: Карлайл Каллен не имел ни малейшего понятия о том, кто такой Эдвард Мэйсон и что он из себя представляет. На его месте мог оказаться кто угодно: потенциальный серийный убийца (хотя, по сути, все вампиры ими и являются), конченный психопат, педофил, в конце-концов. Педофил-вампир, как вам такое? Звучит не просто мерзко или отвратительно, звучит жутко. Почему Карлайл, святой по сути человек, не думал о подобном развитии событий, когда давал Эдварду вторую жизнь? Почему был столь безответственным? Почему готов был выпустить в мир подобное чудовище?
Эсми - другое дело. Карлайл пересекался с ней, когда она ещё была человеком, знал её историю и её потерю. Он мог хоть чуточку представить, какой она будет после обращения. Эдвард видел её тогда, буквально мельком, но она словно излучала тепло, доброту и заботу. А Мэйсон? Он излучал разве что жар и бред, когда Каллен впервые его увидел. Просьба умирающей матери - не лучший аргумент в пользу того, что человек не является полным ублюдком. И вот снова Карлайл поступал безрассудно, на почве эмоций и желания спасти абсолютно каждую заблудшую душу, обращает в вампира очередного умирающего человека. Стоила ли игра свеч? Это должно было вот-вот решиться.
– Да, Розали, – как можно более мягко сказал Карлайл. Эдвард заметил, что в его мыслях тоже пронёсся 1918 год, опыт в подобных делах давал о себе знать. Юноша пропустил мимо ушей весь рассказ отца, который уже приобретал определенный шаблон. Он не говорил ничего, чего бы Эдвард не слышал, а потому он устремил всё своё внимание на мысли Хэйл. Не просто так он был, мягко говоря, недоволен решением отче. Розали Хэйл не производила впечатление человека, который будет держать себя в руках, обретя мощь и силу. Она на всех смотрела свысока, была черезчур вычурна, эгоистична, меркантильна. Не много времени провёл вампир в её голове, но впечатление составил довольно удручающее. И вот эту самую девушку Карлайл приносит в дом и огорошает её огромной силой, скоростью и нестандартным рационом в придачу. Да, с ней поступили ужасно, несправедливо и вряд ли она заслуживала подобного, не смотря на её характер, но со сколькими поступают так же каждый божий день? По какому принципу разумно было бы обращать их? Стоит ли обращать их вообще? Вряд ли Карлайл, редкий индивид, столь яро верующий в человечество задумывался об этом, для него святая любая жизнь. Но Эдвард был другим, а потому злился. По крайней мере, он, Эдвард, может хотя бы предупредить отца о том, что тот совершил ужасную ошибку до того, как весть придёт в виде непоправимых последствий. Но что же в голове у новорождённой? Розали Хэйл здесь и сейчас думала ни о чем другом, кроме как о собственном личике. Вампир мысленно выругался: это, конечно, не было чем-то катастрофичным, но предубеждения Эда взяли своё. Он и думать забыл о том, что реакция Эсми была схожей, что она тоже огромными глазами рассматривала себя в зеркале, что это явление не являлось нормой только для него, для Эдварда. Что только он своего отражения испугался.
Но тут настроение Розали резко сменилось. Осознание не было сладким, чарующим, восторженным... Он увидел в её голове испуг, заметил, как она обнимает себя, словно ей могло быть холодно. Эдвард ещё не успел ничего озвучить, а ему уже стало стыдно. Какого хрена он стоит тут свои собственные сопли мусолит? В данный момент Розали Хэйл – самый потерянный человек на планете, ей нужны поддержка, понимание, её нужно успокоить и приголубить.
– ...тебя мучает жажда, – Карлайл уже заканчивал свой монолог. – Тебе необходимо поохотиться.
Эд знал, что всё остальное, про вегетарианство, про тайну, про изменения Карлайл уже сказал. Он подвёл итог своего долгого, изнурительного повествования, призванного ввести в курс дела и, что труднее, не напугать в процессе. Хотя, Розали Хэйл явно была не из пугливых. Карлайл замолчал, а Эдвард, который трое суток почти не появлялся с ним рядом, в виду того, что находиться рядом с Хэйл было просто-напросто мучительно, успел заметить, промелькнувшую в нём мысль о том, что эта светловолосая красавица годится в подруги его сыну. Теперь всё встало на свои места. Его, Эдварда, побег, отец, естественно, связывал с одиночеством, но юноша и не предполагал, что тот примется создавать ему девушку. Каллен был так растерян, что не знал, злиться ему, или сочувствовать Розали, которую будто попытались купить для сынули. В состоянии подобной растерянности, видя на лице девушки целую бурю смешанных эмоций, он решил проявить человечность:
– Я могу сходить с тобой, – неуклюже начал Эдвард. – Всё показать, объяснить...
Самому себе он напомнил прыщавого подростка, настолько нелепо он себя чувствовал. Стоит ли говорить ей сейчас о том, какие планы были у Карлайла? Или подождать, пока всё само рассосётся? Вдруг она так же, как и он, не будет заинтересована в таких отношениях? Он понимал, он чувствовал, что ей не до этого, вряд ли ей даже до собственной жажды есть дело, вспоминал себя, вспоминал рассказ Карлайла о самом себе. Эд так активно сосредоточился на собственных воспоминаниях, что отвлекся от содержания черепушки Розали. И теперь, вновь подняв на неё глаза, вместе со всеми ожидал, что она скажет. Неизвестность, ожидание и непредсказуемость пугали до чёртиков. Никогда не отвлекайся от хода мыслей потенциальной опасности, – отметил он для себя.
